Хорошо то, что хорошо кончается

«Ночные духи»
По рассказу летчика-испытателя И. И. Шелеста, конец 1940-х гг.

В институте прокатился по меньшей мере странный слух, будто в ангаре по ночам кто-то кричит и стонет. Появление «духов» в помещении с новыми самолетами, где день-деньской ухала трехдюймовкой катапульта, вызывало бездну веселых пересудов.
Все началось с вахтерши: она покинула в испуге пост. Так за воротами ангара и протряслась всю ночь.
Пожарники облазили чердаки, балки, фермы перекрытий. Нигде и ничего.
— Кричит, говоришь?.. Ай, ай!.. Так?.. — ехидничал начохр после взбучки от руководства. — Ты, служилая, другой раз захвати мел, обведи себя кругом… А будешь бегать с поста — уволю без выходного пособия…
Но в следующую ночь все повторилось. Другой вахтерше показалось, что духи жалуются на катапульту: очень она им покоя не дает.
— С двенадцати до трех охал, — плакала утром вахтерша. — А то забьется, сердешный, как в клетке… Жуть! Не пост, а погост… Сознайтесь, кто б не испугался?
Если первую даму с ружьем высмеять не представило труда, то бегство с поста второй озадачило не на шутку даже некоторых воинствующих атеистов.
В эти дни производительность труда заметно упала: только и разговоров было о криках духов по ночам. Днем в ангар стекались, как на экскурсию в средневековый замок.
На третью ночь в дежурство заступил сам начохраны. И надо отдать должное мужеству духов — они не испугались мужа с автоматом. Скорей наоборот.
Ровно в полночь, как и полагается в «бесовских шашнях», на край аэродрома выкатилась бледной утопленницей луна… Сквозь окна под потолком кинула на стены длинные, ломаные, как паучьи лапы, тени. И тут начохр услышал легкое шипение. На крыше словно вскипал котел. Потом в темном углу кто-то три раза хлопнул рукавицами в ладоши… И началось!
Добрых два часа сбитый с толку начохр метался по углам ангара. Он не раз готовился палить: ему мерещились в углах чертячьи рожи. Прицеливается, а приклад, проклятый, никак не успокоить… В один из таких моментов позади него вдруг кто-то как заорет: «Кры-у-у-у!.. Кры-у-у-у!»
Этот крик утонул в другом истошном вопле. Будто уж человеческом. Ангар в тысячу крат усилил этот звук. Потом все стихло, и стало рассветать.
…Около восьми утра. На залитой солнцем бетонке топчется небольшая группка озабоченных людей. В центре заметна фуражка генерала. С ним комендант, еще кто-то из руководства. Докладывает сам начохр.
Поздно вечером — а летали мы тогда до девяти часов, — собираясь восвояси, я увидел в дверях ангара Женю (так в своем кругу летчики звали легендарного Героя Советского Союза Ивана Евграфовича Федорова) — он разговаривал с вахтершей. Я понимал, сколь неуместно приготовившемуся к охоте на духов желать спокойной ночи. Поэтому сказал, как говорят студенту со шпаргалкой в руках:
— Ни пуха ни пера!
…Женя притаился на крыше, в зоне вентиляционных труб, у одной из них. Но филин — это был именно он — обманул его, вылетев на рассвете из другой трубы. Поймать ночную птицу Жене не удалось. Она, правда, оставила о себе неопровержимые и вполне материальные следы.
Катапульта ухала через час. Двигатели свистели. Грохотали доживающие свой век тяжелые моторы. И стало даже грустно, что сказка кончилась.

Пап, а как ты туда забрался?
По рассказу летчика-испытателя П. М. Стефановского «Штопор», 1935 г.

Никашин Алексей Иванович был настолько убежден в возможности вывода экспериментального самолета ПИ-1 из штопора, что пренебрег методической последовательностью — сразу сделал три витка. Полого пикируя на другом истребителе, пристально наблюдаю за Никашиным. Все происходит так, как было и у меня. После второго витка ПИ-1 резко, почти до горизонтального положения, задрал нос и начал откладывать пологие быстрые витки. Пикирую невдалеке от Алексея, считаю его витки: пять… семь… пятнадцать… Режим штопора у Никашина все не меняется. Что он, свихнулся? Сорок восемь, сорок девять витков, а он штопорит и штопорит. А может, эта чертова леталка вымотала из него всю душу, и он потерял сознание? Виток пятидесятый, пятьдесят первый, пятьдесят второй… От самолета отделилась черная точечка, и вскоре над нею забелел купол парашюта.
Фу ты, спасся упрямый чертушка! Самолет же проштопорил до самой земли и упал между двухэтажными домами. Только этого нам не хватало!
Захожу на посадку. Прямо у самолетного носа рассыпалась тысячами искр красная ракета. Это финишер почти в упор пальнул из ракетницы, запрещает посадку. Быстро осматриваюсь и кляну себя на чем свет стоит — сгоряча забыл выпустить шасси. Такого со мной никогда не случалось… Однако заниматься самокритикой будем потом, а сейчас скорее на место происшествия.
Здесь все в порядке, за исключением, конечно, самолета. Он лежал на брюхе. Пришлось потом списывать и сдавать в металлолом. Понятно, что это делалось позже, а в тот момент, бегло глянув на самолет и убедившись, что он не натворил никаких бед, я стал немедленно разыскивать спустившегося на парашюте летчика.
Он, оказывается, уже находился в кругу товарищей. Снижаясь на приаэродромный лес, парашют зацепился за вершину громадной сосны, и Алексей беспомощно заболтал ногами между небом и землей. Первыми к незадачливому парашютисту примчались вездесущие ребятишки. Среди них находился и сынишка Алексея Ивановича — маленький Славка. Увидев болтающего ногами отца, он немедленно спросил:
— Пап, а как ты туда забрался?
У Никашина, как он потом сам рассказывал, даже слезы навернулись на глаза: эх, сынок, святая простота, откуда тебе знать, как близок ты был сейчас от сиротства… С сосны Алексея сняли подоспевшие с аэродрома товарищи. Трагикомедия на этом завершилась.
Алексей во время штопора применял все известные методы вывода самолета, но усилия его были напрасными. Оставалось одно — покинуть машину. Это тоже удалось не сразу: инерция придавливала летчика к стенке кабины, а ручка управления прижимала его к сиденью, не давала подняться с него.

Условный рефлекс планериста
По рассказу авиаконструктора О. К. Антонова, 1932 г.

Планерист летает всегда без мотора. Он приучается к планирующему полету с первого крохотного прыжка на амортизаторе. Он всегда планирует, всегда скользит вниз, он планирует даже тогда, когда набирает высоту в найденном им восходящем потоке. Первое, главное, основное, железное правило, которое он усваивает, — «сохраняй скорость!». Как только почувствуешь или только покажется, что скорость планирования уменьшается, сама рука плавно толкает ручку «от себя».
…Сегодня летчик Сырокваша должен вывезти меня на самолете У-2 на высший пилотаж. Садимся, как на садовые скамейки. Пять цилиндров мотора «М-11» открывают стрельбу очередями; короткий разбег, и вот мы в воздухе.
Скорость с набором высоты уменьшается, и вот мы вверх колесами и вверх ногами. Шум мотора стихает — это Сырокваша убрал газ до малого. Пикируем, выходим… Из-за головы сверху вниз проходит, вспыхнув морем, горизонт. Сырокваша дает газ. Хорошо!
— Еще раз!
Снова повторяем петлю Нестерова.
— Теперь переворот через крыло! — слышится голос Сырокваши.
Снова разгоняемся. Выхожу на горизонт, беру ручку «на себя» и даю левую ногу до отказа. Сильно прижимает к сиденью и крутит влево. Самолет, вращаясь, оказывается вверх колесами. Но тут основной условный рефлекс планериста берет свое. Сама рука, моя рука, подчиняясь непроизвольному импульсу, переводит ручку в нейтральное положение. Я чувствую, что отделяюсь от сиденья, и в это мгновение единственная часть самолета, которую я осязаю, единственное, что связывает меня с самолетом, — это обмотанный бечевками конец ручки управления. В то же мгновение ручка резко перемещается ко мне, в положение «на себя» до отказа. Меня силой впечатывает обратно в сиденье. Это Сырокваша ударом по своей ручке управления восстановил спасительную центробежную силу, удерживавшую нас на сиденьях.
Что и говорить — вовремя! Зазевайся он хотя бы на долю секунды, ушел бы из-под нас смирный У-2, а мы остались бы в пространстве без парашютов на высоте нескольких сот метров над каменным хребтом горы, наедине с размышлениями о пользе привязных ремней.
Подборка Сергея Елисеева.